Постимперская гегемония и правовая дискриминация: следы российской модели
Российская Федерация реализует концепцию «ограниченного суверенитета» на постсоветском пространстве не только в риторике, но и через практические, институциональные механизмы. Москва рассматривает своих соседей не как независимых субъектов международного права, а как пассивных акторов в пределах своей «исторической сферы влияния». Эта стратегия пронизывает информационное пространство, экономические связи и поведение правоохранительных органов (Tolz & Hutchings 2021).
В этом контексте убийство двух азербайджанских мигрантов полицией в Екатеринбурге обнажает этнические иерархии в правовой системе России, системный расизм в рамках «рефлекса безопасности» государства и институционализированную дискриминацию в отношении нерусских граждан и мигрантов. Годовые доклады Human Rights Watch и других правозащитных организаций свидетельствуют, что мигранты из Центральной Азии и Южного Кавказа регулярно сталкиваются с полицейским насилием, отсутствием правовой защиты и трудовой эксплуатацией в России (HRW 2025). Случай в Екатеринбурге — лишь одно из таких проявлений. Реакция Кремля также демонстрирует постимперскую рационализацию действий со стороны российского государства.
Эта модель объясняется через концепт «имперского гражданства» Сейлы Бенхабиб. По её мнению, постимперские государства с централизованной властью создают формально современные, но по сути дискриминационные системы, удерживая бывшее подчинённое население в статусе граждан второго сорта (Benhabib 2004). В таких системах, несмотря на формальное равенство, правовой режим различается в зависимости от культурной, этнической или географической принадлежности. Полицейское насилие, предвзятость судов и этнические стереотипы в общественном дискурсе России являются наглядными примерами этого правового дуализма.
Таким образом, случай в Екатеринбурге не является случайностью. Это — системное поведение государственного механизма в постимперском политическом пространстве, где суверенитет ограничен, право применяется на основе этнической иерархии, а ответственность фрагментирована. Эту модель необходимо анализировать не как дипломатическую риторику, а как эпистемологическую и правовую структуру.
Баку — популизм за фасадом избирательного гнева
Резкая и эмоционально окрашенная реакция официального Баку на инцидент в Екатеринбурге внешне воспринимается как защита национальных интересов. Однако последовательность, время и глубина этих шагов вызывают вопросы: если азербайджанская власть действительно проводит принципиальную и правовую внешнюю политику, почему в течение многих лет она молчаливо принимала кремлёвскую пропаганду через такие платформы, как «Sputnik»?
Этот вопрос обращает внимание не только на дипломатическую стратегию, но и на саму природу внутреннего политического режима Азербайджана. В авторитарной системе управления суверенитет не является нормативным или институциональным принципом, а используется как инструмент, зависящий от политического контекста. Такой подход соответствует концепции «контекстуализированного суверенитета» (Lake, 2009), где суверенитет опирается не на ценности, а на целесообразность.
В этом контексте особое значение приобретает понятие «перформативного суверенитета». Под этим термином политолог Уильям Уолтерс понимает действия, направленные на демонстрацию суверенитета не через реальные институциональные изменения, а через символические, театрализованные шаги, адресованные внутренней аудитории (Walters, 2004). В Азербайджане наблюдается аналогичная картина: реакция на международные события строится с целью послать сигнал внутреннему обществу, а не продемонстрировать приверженность международному праву. Здесь важна не реформа, а мобилизация поддержки и отвлечение внимания от внутренних проблем.
Яркий пример — «Декларация о союзническом взаимодействии», подписанная с Россией в 2022 году. Документ закрепляет обязательства по тесному сотрудничеству в военной, информационной и безопасности сферах. Если Азербайджан действительно занимает жёсткую и принципиальную позицию, почему данный документ до сих пор действует? Почему в нынешней риторике не упоминаются уступки в информационной и безопасности сферах, зафиксированные в этой декларации?
Это противоречие чётко демонстрирует стратегическое поведение режима Ильхама Алиева: не принцип, а конъюнктура. Основная цель режима — избежать кризиса легитимности внутри страны, занять повестку патриотической анти-российской риторикой на фоне напряжённости в регионе и заменить внутреннее недовольство темой «внешней угрозы». Это классический пример авторитарного популизма — говорить от имени нации, создавать образ внешнего врага, и устранять требования гражданских прав и институциональных реформ из повестки (Mudde & Rovira Kaltwasser, 2017).
Более того, подобные проявления избирательного суверенитета наблюдаются не только в отношениях с Россией. Аналогичные случаи имели место и во взаимодействии с Ираном или Турцией. Следовательно, гнев официального Баку порождён не принципиальностью, а управляемой эмоциональной стратегией.
Эмоции общества и реакция государства
Событие вызвало глубокий эмоциональный отклик в азербайджанском обществе. Эта реакция понятна как в контексте национальной идентичности и солидарности диаспоры, так и как праведный протест против систематических нарушений прав мигрантов. Общественное беспокойство — это не просто реакция на конкретный случай, а ответ на накопившуюся этническую и правовую несправедливость. Важнейшим аспектом здесь является то, как государство оформляет эту законную общественную тревогу.
Жёсткая риторика чиновников, быстрая мобилизация проправительственных СМИ на антироссийский курс, эмоциональное преувеличение информации, акцент на символических решениях (отмена культурных мероприятий, закрытие «Sputnik») свидетельствуют о том, что государство использует этот случай для популистского управления повесткой.
Здесь происходят два параллельных процесса:
- Боль общества — реальна, но на неё не реагируют институционально и юридически.
- Ответ государства — символичен, но за этой символикой не стоит политической воли к изменениям.
Это взаимное несоответствие приводит к тому, что государство ставит на сцену акты суверенитета и прав человека лишь эпизодически и в популистском контексте. Понятие «политика образов» Уильяма А. Каллахана объясняет это явление. По его мнению, современные авторитарные и полуавторитарные режимы сохраняют легитимность не за счёт институциональных реформ, а за счёт визуальных и риторических символов (Callahan 2013). Символическая перформативность превосходит по значимости содержание.
В азербайджанских СМИ этот процесс проявляется особенно отчётливо. Сразу после инцидента по официальным и полуофициальным каналам началась широкомасштабная антироссийская кампания. Хотя ещё несколько недель назад те же медиа транслировали риторику «союзничества», «братства» и «вклада в мир». Эта резкая смена курса подтверждает, что медийная риторика определяется не принципами, а политическим заказом.
Другая опасная сторона этого процесса — замена правовых ожиданий общества эмоциональной мобилизацией. Вместо требования отчётности и институционального ответа, общество воспринимает символические шаги как проявление «жёсткого государства» и удовлетворяется этим. В долгосрочной перспективе это ведёт к ослаблению общественного понимания нормативного государства.
Что необходимо для подлинного суверенитета?
Если власти Азербайджана действительно стремятся к признанию в качестве суверенного государства, необходимо предпринять следующие шаги:
- Институциональная дистанция: отношения с Россией должны регулироваться не эмоциональными колебаниями, а через чёткие институты в рамках информационной безопасности, защиты диаспоры и правового сотрудничества.
- Нормативная последовательность: государство должно защищать права своих соотечественников не только в резонансных случаях, но и на систематической основе.
- Моральная консистентность: отношение к праву и человеческой жизни не должно зависеть от геополитического контекста. Эти ценности должны рассматриваться не как элементы стратегии, а как фундамент государственного устройства.
В конечном итоге, произошедшее в Екатеринбурге — не только симптом текущего кризиса в отношениях между Россией и Азербайджаном, но и отражение нормативной слабости азербайджанской модели внутреннего управления. Реакция государства является примером «перформативного суверенитета».
Если в течение нескольких недель данный случай исчезнет из информационной повестки, общественные эмоции утихнут, а отношения с Россией вернутся к прежнему режиму «функциональной зависимости», это в очередной раз подтвердит реактивный и символический характер азербайджанского понимания суверенитета.
На самом деле, это событие даёт Азербайджану шанс — перейти к концепции суверенитета, основанной на праве, институтах, последовательности и универсальности. Но это станет возможным лишь тогда, когда суверенитет будет восприниматься не как инструмент популистской мобилизации, а как основная нормативная рамка внутреннего управления.
Потому что подлинное государство измеряется не случайными актами гнева, а нормативной последовательностью, юридической ответственностью и институциональной принципиальностью. В противном случае, суверенитет становится не проявлением силы государства, а символом, скрывающим его слабость.
Источники
- Tolz, V., & Hutchings, S. 2021. Nation, Ethnicity and Race on Russian Television: Mediating Post-Soviet Difference. Routledge.
- Human Rights Watch. 2025. “Russia: Migrant Workers Face Abuse, Discrimination.”https://www.hrw.org/news/2025/03/17/russia-xenophobic-crackdown-central-asian-migrants
- Benhabib, S. 2004. The Rights of Others: Aliens, Residents, and Citizens. Cambridge University Press.
- Lake, David A. 2009. Hierarchy in International Relations. Ithaca, NY: Cornell University Press.
- Walters, William. 2004. “Secure Borders, Safe Haven, Domopolitics.” Citizenship Studies 8 (3): 237–260. https://doi.org/10.1080/1362102042000256989.
- Mudde, Cas, and Cristóbal Rovira Kaltwasser. 2017. Populism: A Very Short Introduction. Oxford: Oxford University Press.
- Declaration on Allied Interaction between the Republic of Azerbaijan and the Russian Federation. Signed 22 February 2022. https://president.az/en/articles/view/55498
- Callahan, W. A. 2013. China Dreams: 20 Visions of the Future. Oxford University Press.
