(Статья подготовлена в рамках исследований KHAR Center по авторитаризму в Азербайджане)
Введение
Феномен авторитарной стабильности в постсоветском регионе — то есть способность систем, основанных на силовом управлении, функционировать в течение длительного времени — стал одной из важнейших тем исследований в современной политологии. Разные авторы описывают эту устойчивость такими терминами, как «стойкость режима», «устойчивый авторитаризм» или «гегемонистский авторитаризм». Основной парадокс авторитарных систем заключается в том, что, несмотря на отсутствие конкуренции и легитимности, они способны создать иллюзию этих понятий.
Азербайджан является одним из ярких примеров этого феномена. С 1993 года стабильность власти обеспечивается как с помощью репрессий и кооптации, так и через стратегии легитимации. Чтобы понять устойчивость этой системы, недостаточно ограничиться только анализом политических репрессий. Эта стабильность определяется целым рядом сложных факторов — от способов распределения экономических ресурсов до формирования информационной среды, управления коллективной памятью и символического представления государства.
Общий подход
Чтобы понять суть азербайджанского авторитаризма, необходимо заглянуть внутрь многослойной системы, в которой сосуществуют тотальный контроль над ресурсами и тандем страха и безопасности. Именно совместная работа этих механизмов делает систему внешне стабильной. Разные теории политологии по-своему объясняют эти процессы, однако в азербайджанском контексте возникает особая модель — «гибридного авторитаризма».
По исследованиям Джейсона Браунли, современные автократы удерживают власть не только за счет насилия и тюрем (Brownlee, 2007). Они также создают инструменты, объединяющие различные социальные группы: одним предоставляются рабочие места, другим — списание долгов, а для третьих действует принцип «не трогай меня — и я тебя не трону». Азербайджанский авторитаризм строится именно на таких невидимых опорах, которые гибко сменяют друг друга. Когда ослабевает «социальный контракт», усиливается дискурс безопасности; когда исчерпывается безопасность — на первый план выходит «победная история». Авторитарная система здесь чрезвычайно адаптивна: внимание концентрируется на том нарративе, который эффективен в данный момент.
Ранее Азербайджан классифицировался как «гибридный режим» или «соревновательный авторитаризм». Однако после 2013 года система стала настолько монолитной, что эти термины утратили актуальность. Режим больше не нуждается ни в конкуренции, ни в демократических институтах. Его функционирование обеспечивается за счет взаимодействия трёх ключевых опор: социального контракта, дискурса страха и безопасности, а также легитимности через победу.
Эти три элемента работают как шестерёнки в механических часах — если одна останавливается, другая вращается быстрее. Таким образом, современный азербайджанский авторитаризм благодаря своей «гибкой адаптивности» формирует специфическую модель, которая пока не получила полного объяснения в политической литературе.
Методология
Настоящее исследование опирается на смешанный метод анализа стабильности и механизмов легитимности азербайджанского авторитаризма через три ключевых опоры:
– социальный контракт / благосостояние,
– дискурс страха и безопасности,
– легитимность победы.
Подход сочетает нормативно-теоретическую рамку с эмпирическими индикаторами и анализирует, каким образом формируются эти дискурсы через тексты и события. Таким образом, исследование построено на тандеме концептуального и дискурсивного анализа.
Методология направлена не на «абсолютное доказательство» причинности, а на предоставление высокоуровневых, объясняющих моделей в сравнительном контексте, с целью выявления специфики азербайджанского кейса.
Временной охват: 1993–2025
Подпериоды: 1993–2003; 2004–2014; 2015–2019; после 2020
Исследовательский вопрос: Какие ключевые механизмы легитимности поддерживают авторитарную стабильность в Азербайджане с 1993 года, и каково их взаимодействие?
Социальный контракт и парадигма авторитарного благосостояния
Экономические трудности, вооружённые конфликты и институциональный коллапс в первые годы независимости Азербайджана привели к социальному хаосу и глубокой коллективной травме. Эта травма создала идеологическую почву для возникновения авторитарного социального контракта. Государство стало восприниматься как единственный гарант порядка и безопасности, и по этой причине политическая стабильность была признана ценностью выше свободы.
Таким образом, хрупкая демократия молодой республики с 1993 года начала движение в сторону авторитарной стабильности под руководством Гейдара Алиева. В этот период власть режима укладывалась в концепт «социального контракта» классической политической теории. Как писал Томас Гоббс в своем труде «Левиафан» (1651), «люди, чтобы избежать опасностей, обменивают свою свободу на часть власти». Этот принцип вновь проявился в постсоветском Азербайджане.
Психологическая трансформация четко прослеживалась в речах Гейдара Алиева. Он неоднократно подчеркивал, что «стабильность важнее всего», связывая само существование государства с безопасностью. Это повторяло идеи Гоббса: без стабильности — нет государства. Таким образом, само существование власти представлялось как нечто, что общество должно «переварить» и принять.
В этот период отношения между государством и гражданами были перестроены по принципу «политическое повиновение в обмен на социальное обеспечение». Режим не предлагал демократического участия, но устанавливал нормативные правила и старался удовлетворять базовые потребности. Как пишут Десаи, Олофсгард и Юсеф, в авторитарных системах согласие граждан обеспечивается не через выборы, а через эффективность государства в сфере социальной поддержки и безопасности (Desai, Olofsgaard, Yousef, 2009).
В азербайджанской действительности эта модель охватывала не только экономический обмен, но и эмоциональные, культурные аспекты. Государство ассоциировало хаос 1990-х годов в коллективной памяти с формулой «демократия = хаос», и предлагало себя как альтернативу. Эта ассоциация последовательно укреплялась через контролируемые СМИ. Период нестабильности начала независимости изображался как «провал демократического опыта», тогда как эпоха Гейдара Алиева — как «возрождение стабильности и государственности» (KHAR Center, сентябрь 2025).
В данном контексте социальный контракт превращался в акт идентификации, основанный не только на экономическом обеспечении, но и на идеологической лояльности. Образ государства и лидера оформлялся как «спасительный». В таких условиях критика режима или попытка политической альтернативы воспринимались не только как угроза стабильности, но и как моральная неблагодарность. Одним из главных достижений режима в этот период стало институционализирование политической апатии.
Параллельно, режим постоянно обновлял свою символическую связь с народом. Каждый раз, когда происходил кризис или угроза (теракты, конфликты и т.п.), власть выступала как защитник «национального единства» и требовала от граждан большей мобилизации и меньшей критики. Это соответствует модели «патрональной политики» Генри Хейла, где индивидуальная стабильность создается через личный авторитет (Hale, 2014).
В итоге, социальный контракт периода 1993–2003 годов стал основой легитимности режима в психологическом, экономическом и культурном плане. Он не способствовал развитию общества, а формировал зависимость и страх. Цель государства перестала заключаться в предоставлении свободы — его задачей стало управление хаосом. Этот элемент стал характерной чертой азербайджанского авторитаризма и был усилен в годы Ильхама Алиева через темы экономического благополучия и безопасности.
Нефтяное благосостояние и экономическая инженерия политической лояльности
В начале 2000-х годов в политико-экономической системе Азербайджана произошли важные структурные изменения. После подписания «Контракта века» в 1994 году рост добычи нефти и запуск нефтепровода Баку–Тбилиси–Джейхан (BTC) в 2005 году обеспечили значительный приток финансов. Более 70% доходов государственного бюджета стало поступать из энергетического сектора, что укрепило экономическую базу режима.
Социальный контракт 1990-х годов строился на принципе «повиновение во имя стабильности», а в 2000-х он трансформировался в контракт, основанный на экономическом благополучии.
Согласно анализу Фарида Гулиева, Азербайджан полностью соответствует классической модели рентного государства. Государство здесь не занимается экономическим производством; его основная роль — присвоение доходов, их перераспределение и обеспечение политической лояльности через коррупционные схемы (Guliyev, 2005a). В рентной экономике благополучие граждан не зависит от их продуктивности, а от политики перераспределения государства. То есть богатство достигается не трудом, а за лояльность.
Институционализация рентной модели
С ростом нефтяных доходов государственные расходы также резко увеличились. В период 2003–2014 годов было создано множество новых рабочих мест в госсекторе, а зарплаты госслужащих возросли. Эти изменения базировались не на экономической логике, а на политической инженерии. Распределение ресурсов государственного бюджета служило не только социальным целям, но и функции контроля. На фоне слабого частного сектора и вмешательства государства в рынок труда, большая часть населения оказалась в экономической зависимости от режима (Ибадоглу, Алескеров, Байрамов, 2013).
Гулиев называет этот механизм «институциональной зависимостью»: государство, обеспечивая повседневную стабильность, побуждает граждан к политической пассивности (Guliyev, 2005b). Например, в начале 2010-х годов социальные расходы бюджета утроились (IMF, 2014). Инвестиции в образование, здравоохранение и инфраструктуру были представлены как «народное благополучие», но на деле стали частью мега-коррупционных схем и укрепления контроля над обществом.
Идеологизация благосостояния
Нефтяные доходы использовались не только как экономический ресурс, но и как идеологический инструмент легитимности. Принцип «сильное государство — процветающий народ» стал главным лозунгом государственной политики. Государственное управление представлялось как «щедрая» система, а граждане — не как создатели богатства, а как его «потребители». Эта концепция распространялась через пропаганду и СМИ как при Гейдаре, так и при Ильхаме Алиеве. Повышение зарплат чиновникам, учителям и врачам, церемонии открытия инфраструктурных объектов стали важнейшими элементами этой стратегии.
Процесс соответствует модели Дэвида Истона «поддержки политической системы», согласно которой гражданская поддержка формируется через идеологию и ритуальные действия (Easton, 1965). В Азербайджане такие действия — рост зарплат, открытие новых школ, мостов, стадионов, дорог — служат одновременно материальной выгодой и актом лояльности.
Политическая «страховка» нефтяных доходов
Один из ключевых аспектов нефтяных доходов для режима — роль политической страховки. Средства Государственного нефтяного фонда использовались не столько для развития, сколько для устранения социальной напряжённости. Во время кризисов или выборов применялись меры — индексация зарплат, амнистии по кредитам, повышение пособий — как средство восстановления лояльности (Указ Президента Азербайджана, 2018).
Эта стратегия полностью соответствует модели Беатрис Магалони «устойчивости авторитаризма через распределение»: авторитарные режимы распределяют социальные блага неравномерно, а избирательно — в соответствии с политическими интересами (Magaloni, 2008).
Государствление рынка труда и пассивный средний класс
Сильное влияние государства на основные сферы экономики — особенно образование, здравоохранение, нефтесервисные услуги, государственные предприятия и строительный сектор — привело к формированию в обществе пассивного среднего класса. Хотя этот класс был экономически стабилен, он был политически неактивен. Его успех зависел от связи с государством, и представление о том, что изменение существующей системы приведёт к утрате личного благополучия, постоянно укрепляло такое положение дел. Это сформировало экономическую основу «культуры безопасного повиновения».
Таким образом, механизм благосостояния, возникший в период нефтяного бума, был не просто следствием экономических достижений, но также сформировал финансовые основы системы политической зависимости. Централизованное распределение благосостояния ослабило независимость общества и чувство гражданской ответственности.
В результате в 2000–2014 годах правительство Азербайджана объединило «авторитарный общественный договор» с экономическими основами. Сформировалась прямая связь между уровнем благосостояния граждан и их политическими отношениями: обеспечение без конкуренции стало эквивалентом лояльности к власти. Этот период также характеризовался дальнейшим усилением экономического популизма и государственного патернализма (Farid Guliyev, 2013).
Все эти факторы привели к формированию фундаментальной психологической основы азербайджанского авторитаризма. Можно предположить, что большинство граждан рассматривают «смену режима» скорее как экономический риск, чем как политический вопрос.
Идеология стабильности и массовое согласие
Вторая фаза азербайджанского авторитаризма, то есть период нефтяного бума, характеризуется не только ростом экономической зависимости, но и стандартизацией идеологии стабильности. Если основным условием предыдущего общественного договора была «стабильность в обмен на повиновение», то с середины 2000-х годов эта концепция превратилась в самостоятельную идеологическую ценность. В этот период стабильность начала представляться не только как средство, но и как цель.
В официальной государственной риторике понятие «стабильность» постоянно отождествляется с такими положительными терминами, как «развитие», «национальный прогресс» и «предсказуемое будущее».
Ильхам Алиев:
«За последние 15 лет, двигаясь по этому пути, мы добились больших успехов, народ Азербайджана жил в условиях безопасности и стабильности. Эти 15 лет были крайне напряжёнными с точки зрения безопасности: в разных регионах мира, в нашем регионе, в Европе происходили опасные процессы — кровавые столкновения, войны, гражданские войны, государственные перевороты. Но в Азербайджане наш народ жил в условиях безопасности. Мы устранили все внутренние риски, сумели защитить себя от внешних угроз, делаем это и сегодня, и уверен, будем делать это и дальше» (Ильхам Алиев, 2018).
Это не просто речь, но также стратегический инструмент идеологической легитимации режима. Например, на государственном телевидении, в официальных газетах и школьных учебниках стабильность указывается как основной фактор «развития». Одновременно понятие стабильности автоматически связывается с «мудростью лидера».
Эта идеология соответствует концепции Стивена Хейдемана о «устойчивом авторитаризме». Он классифицирует такие режимы как «идеологически гибкий авторитаризм» (Steven Heydemann, 2007). В азербайджанском случае эта гибкость проявляется в периоды падения нефтяных доходов, усиления внешнего давления или роста социального недовольства. Представляя стабильность как «основной принцип развития», режим адаптирует каждый новый кризис под новую идеологическую форму. Поэтому стабильность становится не только стандартом поведения власти, но и отражением общественных ожиданий.
Психология «стабильности» и нормализация ухода от политики
Понятие стабильности сформировало общественное сознание так, что дистанцирование от политики стало восприниматься как «нормальное» и «надёжное» поведение. Фраза «мы не вмешиваемся в политику, стараемся просто устроить свою жизнь» стала нормой, усвоенной большинством. Это можно объяснить с помощью концепции «габитуса» Пьера Бурдьё. В таком контексте стабильность превращается в общую поведенческую норму общества. Люди воспринимают политику как риск, а тишину — как социальный капитал. Власть поддерживает такие формы поведения: критика объявляется неблагодарностью, а молчание — «патриотизмом» (Pierre Bourdieu, 1990).
Интересно, что главная причина такого поведения — не идеологическая приверженность, а эмоциональная и социальная потребность в безопасности. По словам Лизы Ведин, пишущей о сирийском режиме, в авторитарных системах люди нередко демонстрируют согласие не потому, что верят, а потому что боятся хаоса, который пережили ранее. Ведин показывает, как авторитарные системы строятся на повиновении, лояльности и внешнем согласии (Lisa Wedeen, 1999). В азербайджанском обществе такое «согласие» чаще всего возникает не из доверия к режиму, а из ощущения отсутствия альтернатив. В этом контексте идеология стабильности включает в себя как «негативную легитимность» (основанную на страхе перед переменами), так и «позитивную легитимность» (основанную на обеспечении сохранения стабильности).
Идеология стабильности также действует как механизм «идеологической гегемонии» в понимании Антонио Грамши (Gramsci, 1971). Власть осуществляется не только насилием, но и системой «взаимного согласия». В результате пропаганды стабильности отношения между государством и гражданами превращаются в модель пассивного согласия. Государство выступает не только как управляющий орган, но и как моральный родитель. Такой патерналистский подход ослабляет индивидуальную субъектность, так как большинство людей чувствует себя зависимым от государственной заботы и безопасности. В итоге понятие индивидуальных прав приносится в жертву коллективной стабильности, а стремление к политическим изменениям начинает рассматриваться как «угроза».
Эта идеологическая система основана на трёх ключевых понятиях: стабильность, страх и лояльность.
— Стабильность является желаемым состоянием.
— Страх — это болезненная память о её потере.
— Лояльность — социальное обязательство сохранять эту «успешную» ситуацию.
Взаимодействие этих трёх элементов создало в азербайджанском обществе широкую атмосферу согласия: люди соглашаются не из-за доверия к режиму, а потому что ищут убежище в «иллюзии безопасности», созданной властью.
Модель «устойчивого авторитаризма», представленная Хейдеманом, именно такова — режим опирается не только на насилие, но и на внутренние механизмы страха и зависимости (Mats Radeck, 2022). В азербайджанском контексте эта модель остаётся эффективной как в политическом управлении, так и в поддержании общественного договора.
Восхождение дискурса безопасности
С приходом Ильхама Алиева к власти в 2003 году азербайджанский авторитаризм вступил в новую фазу. К «договору повиновения ради стабильности» добавился концепт национальной безопасности, который стал ключевой идеологической опорой режима. На этом этапе приоритет государства включал не только управление и социальное обеспечение, но и достижение легитимности через безопасность.
С середины 2000-х годов термин «безопасность» постепенно превратился в одну из центральных тем официального политического дискурса. Частота употребления слов «стабильность», «безопасность», «защита национальных интересов» и «внешние угрозы» в выступлениях президента постоянно возрастала (International Crisis Group, 2010a). Этот дискурс следует логике Карла Шмитта о «друге и враге»: авторитарный политический порядок может подтверждать своё существование лишь в условиях наличия угроз (Carl Schmitt, 1932). В таком контексте роль государства перестала ограничиваться управлением — его защитная функция стала ключевой. Государство начало выступать как «фигура отца-защитника», одновременно символизируя защиту от внешних врагов и центр, обеспечивающий «национальное единство».
Таким образом, патернализм проявился не только в экономической, но и в национально-психологической сфере. Лидер должен поддерживаться всеми как защитник национального существования. Все обязаны сплотиться вокруг него (Report, 2023).
В последующий период аргумент безопасности стал основным механизмом обоснования решений во многих сферах бюрократического аппарата. Это соответствует теории «секьюритизации» (превращения вопросов в сферу безопасности) Олe Вевера и Барри Бузана. Согласно этой теории, любая тема, объявленная «угрозой», автоматически выводится за рамки политических обсуждений и переводится в зону чрезвычайного внимания (Ole Wæver & Barry Buzan, 1998). Секьюритизация особенно ярко проявилась в азербайджанской политической среде начиная с конца 2000-х годов. В соответствии с этой логикой, вопрос становится проблемой безопасности не потому, что объективно угрожает государству, а потому, что власть представляет его как «экзистенциальную угрозу».
Частое использование терминов «стабильность», «безопасность», «внешние угрозы», «пятая колонна» и «антиазербайджанские силы» в официальной риторике показывает, что внутренние политические процессы постепенно выводятся за рамки нормального политического поля. Эти выражения подчёркивают глобальный уровень угрозы. Поэтому власть начинает представлять действия, уменьшающие общественную конкуренцию, как «чрезвычайные меры», а оппозиционные взгляды — не как политическую альтернативу, а как угрозу национальным интересам.
Как подчёркивает Копенгагенская школа, секьюритизирующий речевой акт становится ключевым инструментом внутренней авторитарной консолидации. В этом процессе легитимность власти строится не столько на реальных угрозах, сколько на создании дискурса угрозы.
В азербайджанском контексте это привело к тому, что права человека, политическая оппозиция, НПО и независимые СМИ оказались в центре концепции «национальной безопасности». Более того, власть через подконтрольные СМИ начала представлять даже политические партии как угрозу национальной безопасности и пропагандировать идею их запрета (APA, ноябрь 2025).
Легитимность Победы
Образ Алиева, который долгие годы в отчётах западных институтов характеризовался такими терминами, как «коррумпированная элита» и «семейно-клановая система», после победы был систематически переоформлен. Между тем оккупация 7 районов произошла именно во времена Алиевых. Если бы не было победы, в актив режима не было бы записано ни одного положительного момента по этому вопросу.
Война изменила всё с корнем. Лидер, ранее известный как символ клептократического авторитаризма, после победы был преобразован зависимыми от власти медиа в образ «железного командира» и «победоносного военачальника». Таким образом, коррупционный шлейф, сформировавшийся вокруг лидера, оказался отодвинут на второй план благодаря эффекту победы, и имидж Алиева был поднят на новую идеологическую вершину.
44-дневная война, произошедшая осенью 2020 года, помимо военных результатов, сыграла важную роль как идеологическая точка перелома в азербайджанской политической системе. Это событие сформировало новый тип легитимности: легитимность победы. Эта идея помогает объяснить существование и политический авторитет власти через «восстановление исторической справедливости».
С этого этапа режим объединил классические механизмы авторитарной стабильности — обеспечение общественной стабильности и благосостояния — с дискурсом национальной гордости, военного героизма и победы.
Если раньше легитимность опиралась на образ «хранителя стабильности», то после 2020 года она трансформировалась в образ «лидера, восстановившего историческую справедливость». Эта трансформация связана с тем, что, как подчёркивал Моше Гаммер, этно-национальные достижения на бывших перифериях империй становятся наиболее эффективным идеологическим ресурсом для устойчивости авторитарных режимов (Moshe Gammer, 2008).
Победа не ограничилась лишь возвращением территорий; она также была представлена как лечение национальной травмы. В азербайджанском политическом языке это проявляется в выражениях вроде «наши земли освобождены», «гордость народа возвращена», «национальное достоинство восстановлено».
Таким образом, военный результат войны превратился в национальный миф: государство не только одержало победу, но также восстановило историческую справедливость и национальное достоинство. В результате возникла органическая связь между интонацией победы и образом лидера. В государственных и зависимых медиа, на официальных мероприятиях и публичных представлениях Ильхам Алиев изображается не только как политический лидер, но и как «человек, стоящий за победой» (Report, 2021).
Это современная форма традиционного понимания авторитарного лидерства: здесь легитимность лидера связана не с выборами, а с выполнением исторической миссии.
Например, часто встречающееся в официальных выступлениях выражение «мы добились этой победы благодаря мудрой политике Президента» формирует идеологическую связь между личным лидерством и общими достижениями. Эта идеологическая конструкция соответствует понятию «перформативной легитимности».
Доверие общества к лидеру выступает не результатом реальной веры, а формой общественного спектакля. Таким образом, вся институциональная пропаганда государства заново формирует триаду «лидер–народ–государство» через победные церемонии (Azərbaycan Elmlər Akademiyası, 2021).
Основы легитимности победы укрепляются не только на уровне дискуссий, но и на институциональном уровне. Создание «Дня Победы», «Фонда Возрождения Карабаха», «Года Шуши», а также учреждение дня каждого освобождённого города интегрировали идеологическое значение победы в повседневную жизнь. Такие официально-общественные мероприятия ещё больше систематизируют этот миф.
Этот процесс связан с концепцией «изобретённых традиций» Эрика Хобсбаума и Терренса Рейнджера: государство стремится превратить победу в постоянную политическую легитимность, создавая новые церемонии, праздники и нарративы. Через эти ритуалы общество ежегодно «повторяет» победу, подтверждая тем самым существование режима (Hobsbawm Eric & Ranger, 1983).
Одновременно с этим в обсуждениях после победы вновь появилось понятие «внутреннего врага». Оппозиционные взгляды клеймятся как «тень на победу», а гражданское общество обвиняется в «подрыве национального единства». То есть победа оформлена не в интересах государства, а в интересах режима.
В итоге война привела к значительным изменениям в национальной идентичности Азербайджана. Устранив травму поражения, существовавшую в прежней идентичности, она заменила её концептом «победившей нации». Режим полностью взял под контроль эту сферу, превратив понятие «победы» в механизм формирования идентичности.
Теперь национальная идентичность основывается не на гражданстве или языковом единстве, а на достижениях, полученных под руководством лидера. Общество облеклось в идеологическую тишину в рамках модели «народа, объединённого вокруг победы». Это создаёт новый период авторитарной стабильности в Азербайджане и укрепляет основы легитимности режима эмоционально и символически.
Однако эта форма легитимности по своей сути временная. Хотя высокий эмоциональный подъём, возникший благодаря победе, в первые годы создавал широкую солидарность, со временем повседневные социально-экономические недовольства общества начали снижать эту энергию и мотивацию.
Если на первом этапе обсуждение «исторической справедливости» выполняло важную идеологическую функцию для власти, то уже через пять лет привлекательность этого победного нарратива заметно уменьшилась. Проблемы в таких сферах, как уровень жизни, социальная справедливость, продолжающиеся жёсткие репрессии и качество управления, значительно затеняют идеологию победы.
В этой ситуации коллективный подъём уступает место холодным и рациональным вопросам:
«Что будет дальше?»
«Принесла ли победа реальное и повседневное благополучие?»
Эта динамика показывает, что основанная на победе легитимность со временем превращается в рядовое событие в общественной памяти.
Помимо этого существует и парадоксальная сторона «легитимности победы». Хотя идеология победы усиливает легитимность режима, она одновременно нормализует состояние постоянного напряжения и военной мобилизации. Мирный процесс не укрепляет этот нарратив. Режим вынужден в любой момент повышать уровень безопасности, создавая идеологические препятствия для политических изменений.
Таким образом, режим обречён стать заложником собственного нарратива.
Итоговая структура азербайджанского авторитаризма
Таким образом, азербайджанский авторитаризм в постсоветском пространстве отличается не только централизацией власти, но и одновременным функционированием трёх различных каналов легитимности. Во многих постсоветских странах эти механизмы попеременно заменяют друг друга, но в Азербайджане они действуют как «трёхслойная система, работающая одновременно».
В этой системе присутствуют:
- общественный договор и ожидания благосостояния,
- нарративы безопасности и страха,
- и с 2020 года — дискурс «легитимности победы».
Режим не только разрушает 30-летнюю политическую конфигурацию, но и стремится предотвратить появление «новых альтернатив» внутри общества.
В других постсоветских режимах легитимность обычно опирается либо на экономическое процветание, либо на идею безопасности. В азербайджанской модели эти механизмы не заменяют друг друга; они взаимно дополняются и заполняют пустоты по мере необходимости, создавая гибкую структуру.
Азербайджан также считается одной из самых устойчивых моделей номенклатурного воспроизводства в постсоветском авторитаризме. Смена элит формируется не только через формальные правила, но и через семейные связи, экономическую зависимость и межпоколенческую преемственность.
Это отличает Азербайджан от классических рентных государств: нефтяной доход служит не только для поддержания экономического баланса, но и как «валюта политической лояльности».
В итоге азербайджанскую модель невозможно отнести ни к «гибридным», ни к «конкурентным авторитарным» категориям. Эта система представляет собой ресурсно основанный, пронизанный безопасностью и идеологически оформленный победным нарративом гегемонный авторитаризм. Его уникальность заключается именно в синхронном взаимодействии этих трёх элементов.
Заключение
Этот анализ показывает, что авторитарная стабильность Азербайджана построена на синтезе дискурсов страха, благосостояния и безопасности.
Страх:
Хаотичный период независимости 1990-х оставил глубокую травму в азербайджанском обществе, сформировав представление «демократия = анархия».
Это обусловило восприятие государства как «единственного гаранта порядка и стабильности».
Начиная с Гейдара Алиева, режим строил свою легитимность на этой коллективной памяти: отказаться от свобод ради безопасности.
Гражданин передал свои свободы государству в обмен на защиту от страха.
Общественный договор:
С 2000-х нефтяные доходы укрепили экономические основы режима.
Рентный механизм, созданный через SOFAZ, стал инструментом политической лояльности.
Бюрократия была расширена, зарплаты повышены, инфраструктурные проекты реализованы.
Целью было удержание общества в экономической зависимости.
Благосостояние представлялось не как результат труда, а как результат покорности.
Авторитарный общественный договор стал механизмом обеспечения экономического комфорта в обмен на политическое молчание.
Безопасность:
При Ильхаме Алиеве идеологический центр легитимности сместился к концепции безопасности.
Темы «армянской угрозы», «внешних вмешательств», «религиозного радикализма» стали центральными.
Права человека и свободная пресса начали рассматриваться через призму национальной безопасности.
Дискурс безопасности выполняет и психологическую функцию — управление страхом.
Критика приравнивается к «угрозе».
Пассивность — «патриотизм», критика — «внутренняя вражда».
Победа 2020 года стала новой идеологической опорой режима.
«Восстановленная историческая справедливость» превратилась в идеологию национальной гордости и достоинства.
Победа стала ключевым элементом национальной идентичности.
Но эта легитимность временная: социально-экономические недовольства подрывают её.
Все механизмы вместе создают баланс страха, благосостояния и безопасности.
Однако этот баланс нестабилен: если один элемент ослабнет, система может потерять устойчивость.
В конечном счёте, сила азербайджанского авторитаризма — в способности одновременно управлять травмами, ожиданиями и потребностями в безопасности.
По этой причине режим стал заложником собственной идеологии стабильности: чтобы её сохранять, он вынужден постоянно производить новые угрозы, новые победные нарративы и новые формы согласия.
Источники
Brownlee Jason, 2007. Authoritarianism in an Age of Democratization. https://la.utexas.edu/users/jmciver/Honors/NonFiction%202013/Brownlee_Authoritarianism%20in%20an%20Age%20of%20Democratization--Introduction_2007.pdf?utm_source=chatgpt.com
Desai, Olofsgard and Yousef, 2009. The Logic of Authoritarian Bargains. 93-125p. https://www.researchgate.net/publication/46540277_The_Logic_of_Authoritarian_Bargains
Kharcenter, Sep 2025. Control of Collective Memory in Authoritarian Regimes. https://kharcenter.com/en/researches/control-of-collective-memory-in-authoritarian-regimes?utm_source
Thomas Hobbes, 1651. LEVIATHAN. https://www.gutenberg.org/files/3207/3207-h/3207-h.htm?utm#link2HCH0003
Henry E. Hale, 2014. Patronal Politics. Eurasian Regime Dynamics in Comparative Perspective. https://www.cambridge.org/core/books/patronal-politics/4C1B4D49A7F17739E75A5AB7B66E2115
Farid Guliyev, 2005a. Post-Soviet Azerbaijan: Transition to Sultanistic Semiauthoritarianism? An Attempt at Conceptualization. https://www.researchgate.net/publication/228159868_Post-Soviet_Azerbaijan_Transition_to_Sultanistic_Semiauthoritarianism_An_Attempt_at_Conceptualization
Gubad Ibadoglu,Kamil Aleskerov, Galib Bayramov, 2013. Oil and Gas Revenue Management in Azerbaijan. https://resourcegovernance.org/sites/default/files/documents/rwi_erc_20140315.pdf
Farid Guliyev, 2005b. Post-Soviet Azerbaijan: Transition to Sultanistic Semiauthoritarianism? An Attempt at Conceptualization. https://www.researchgate.net/publication/228159868_Post-Soviet_Azerbaijan_Transition_to_Sultanistic_Semiauthoritarianism_An_Attempt_at_Conceptualization
IMF Country Report 14/159 (2014). REPUBLIC OF AZERBAIJAN. https://www.imf.org/external/pubs/ft/scr/2014/cr14159.pdf
David Easton, 1965. A Systems Analysis of Political Life ğhttps://www.researchgate.net/publication/251138328_David_Easton_A_Systems_Analysis_of_Political_Life_ChicagoLondon_1965
Azərbaycan Respublikası Prezidentinin Fərmanı, 2019. Azərbaycan Respublikasında fiziki şəxslərin problemli kreditlərinin həlli ilə bağlı əlavə tədbirlər haqqında. https://pk.cbar.az/az/ferman
Magaloni, Beatriz, 2008. “Credible Power-Sharing and the Longevity of Authoritarian Rule.” Comparative Political Studies 41, no. 4–5 (2008): 715–741. https://bmagaloni.com/storage/uploads/publications/crediblepowersharing.pdf.pdf
Farid Guliyev, 2013. Oil and regime stability in Azerbaijan. https://go.gale.com/ps/i.do?id=GALE%7CA319228490&issn=10746846&it=r&linkaccess=abs&p=AONE&sid=googleScholar&sw=w&v=2.1&utm_source=chatgpt.com&userGroupName=anon%7Ef5831918&aty=open-web-entry
Steven Heydemann, 2007. UpgradingaUthoritarianism in thearab World. https://www.brookings.edu/wp-content/uploads/2016/06/10arabworld.pdf
İlham Əliyev, 2018. İlham Əliyevin andiçmə mərasimində nitqi. https://president.az/az/articles/view/28071?utm_source
Pierre Bourdieu, 1990. The Logic of Practice. 27-32p https://monoskop.org/images/8/88/Bourdieu_Pierre_The_Logic_of_Practice_1990.pdf
Lisa Wedeen, 1999. Ambiguities of Domination: Politics, Rhetoric, and Symbols in Contemporary Syria. 137-141p. https://www.cambridge.org/core/journals/american-political-science-review/article/abs/ambiguities-of-domination-politics-rhetoric-and-symbols-in-contemporary-syria-by-lisa-wedeen-chicago-university-of-chicago-press-1999-230p-4800/AD5DA7961429426CC1725C9EFD751D95
Antonio Gramsci, 1971. Selections from the Prison Notebooks. 320-342p. https://ia600506.us.archive.org/19/items/AntonioGramsciSelectionsFromThePrisonNotebooks/Antonio-Gramsci-Selections-from-the-Prison-Notebooks.pdf
Mats Radeck, 2022. Tunisia’s Deadlocked Situation: President Saied Takes the Authoritarian Exit. https://behorizon.org/tunisias-deadlocked-situation-president-saied-takes-the-authoritarian-exit/
International Crisis Group, 2010a. AZERBAIJAN: VULNERABLE STABILITYEurope Report N°207 – 3 September 2010. https://www.crisisgroup.org/sites/default/files/207-azerbaijan-vulnerable-stability.pdf
Carl Schmitt, 1932. The Concept of the Political. 28p. https://archive.org/stream/schmitt-carl-concept-of-the-political.pdf-pdfdrive-1/Schmitt%2C%20Carl-%20Concept%20of%20the%20Political.pdf%20%28%20PDFDrive%20%29%20%281%29_djvu.txt
Report, 2023."Xalqımız Prezident İlham Əliyevin ətrafında sıx birləşərək ardınca irəliyə doğru addımlayır". https://report.az/daxili-siyaset/pa-rehberi-xalqimiz-prezident-ilham-eliyevin-etrafinda-six-birleserek-ardinca-ireliye-dogru-addimlayir
Ole Wæver və Barry Buzan, 1998. A New Framework for Analysis. 29-36p https://www.rienner.com/title/Security_A_New_Framework_for_Analysis
APA, noyabr 2025. AXCP və Müsavat xarici təsir dairələrinin maraqlarına xidmət edir. https://apa.az/siyasi/axcp-ve-musavat-xarici-tesir-dairelerinin-maraqlarina-xidmet-edir-tehlil-924696
Leila Aliyeva, 2021. “Securitization/De-Securitization” and Attitudes in Azerbaijan in Reaction to the Karabagh Conflict. https://www.ssoar.info/ssoar/bitstream/handle/document/87104/ssoar-caucasusad-2021-121-alieva-SecuritizationDe-Securitization_and_Attitudes_in_Azerbaijan.pdf?sequence=1&isAllowed=y
Human Rights Watch, 2024. “We Try to Stay Invisible” Azerbaijan's Escalating Crackdown on Critics and Civil Society. https://www.hrw.org/report/2024/10/08/we-try-stay-invisible/azerbaijans-escalating-crackdown-critics-and-civil-society
International Crisis Group, 2010b. AZERBAIJAN: VULNERABLE STABILITYEurope Report N°207 – 3 September 2010. https://www.crisisgroup.org/sites/default/files/207-azerbaijan-vulnerable-stability.pdf
Martha Cottam və Brenton Faber, 1986. Foreign Policy Decision Making: The Influence of Cognition. 186p. https://www.cambridge.org/core/journals/american-political-science-review/article/abs/foreign-policy-decision-making-the-influence-of-cognition-by-martha-l-cottam-boulder-westview-press-1986-xiii-262p-2650/89763A4AD3A8E49C3DD5E43589F29C0B
Zygmunt Bauman, 2006. Liquid Fear. “Modern individuals live under a security syndrome, constantly seeking protection from threats that are vague, shifting and often imagined.”. https://pocketbook.de/de_de/downloadable/download/sample/sample_id/8086587/?srsltid=AfmBOopmUpqxzLNg4UaXHhUZU39HjGlKn-vPsAaOxWeYi7HY7_9v465L
Anthony Giddens, 1991. Modernity and Self-Identity. 92p. https://www.sup.org/books/sociology/modernity-and-self-identity
Charles Tilly, 1985. War Making and State Making as Organized Crime. 170p. https://books.google.cz/books/about/War_Making_and_State_Making_as_Organized.html?id=JwAcNAAACAAJ&redir_esc=y
Moshe Gammer, 2008. Ethno-Nationalism, Islam and the State in the Caucasus Post-Soviet Disorder. “Leaders who present themselves as restorers of historical justice often secure strong legitimacy, especially where imperial legacies still shape collective memory.” 16p. https://www.routledge.com/Ethno-Nationalism-Islam-and-the-State-in-the-Caucasus-Post-Soviet-Disorder/Gammer/p/book/9780415596183
Report, 2021. Azərbaycan Prezidenti adını tarixə ərazi bütövlüyümüzü bərpa edən lider kimi yazdırdı. https://report.az/milli-meclis/fatma-yildirim-azerbaycan-prezidenti-adini-tarixe-erazi-butovluyumuzu-berpa-eden-lider-kimi-yazdirdi
Azərbaycan Elmləır Akademiyası, 2021. Prezident İlham Əliyev – alternativsiz lider, qüdrətli sərkərdə. https://science.gov.az/az/news/open/18702
Hobsbawm Eric & Ranger, 1983. The Invention of Tradition. “The invention of tradition implies a process of formalization and ritualization, often in response to novel situations, by attempting to establish continuity with a suitable historic past.” (Introduction). https://psi424.cankaya.edu.tr/uploads/files/Hobsbawm_and_Ranger_eds_The_Invention_of_Trad
